Московские плиты XV-XVII вв

Широко известна объединяющая роль Москвы в деле борьбы против татарского ига, увенчавшаяся в самом ее начале, в 1380 г., победой на Куликовом поле. Но собирание русских княжеств вокруг Москвы осуществлялось лишь в течение следующего столетия при великом князе Иване III (1462-1505) и сыне его Василии III (1505-1533), когда было завершено создание единого Русского государства.

В пору этой централизации Руси вокруг Москвы отдельные культурные традиции также вливались в общерусскую художественную школу, складывающуюся теперь уже на московской почве. Естественно, что в других городах тоже получают распространение типы московского зодчества, а к XVII в. - и московская школа живописи. В XVI-XVII вв. повсеместно появляются и надгробные белокаменные плиты, первоначально характерные только для Москвы.

Если для Новгородско-Псковских земель XIII-XVI вв. были характерны каменные кресты и ученые в своих раскопках в Новгороде и Пскове никаких плит ранее XVI в. не находили (При ознакомлении на месте с памятниками в Новгороде и Пскове автору довелось в 1967 г. советоваться с учеными, проводившими там в течение последних десяти лет раскопки и хорошо знающими весь материал. Научный сотрудник Государственного Эрмитажа В. Д. Белецкий, вскрывший в Пскове, в Довмонтовом городе, до 600 погребений XIII-XVI вв., не нашел за этот период ни одной белокаменной плиты московского типа; заведующая научно-исследовательскими реставрационными мастерскими в Новгороде Л. М. Шуляк находила за этот период также только каменные кресты, а не плиты), если Псково-Печорский монастырь в XVI-XVII вв. создал тип керамиды, в лесных краях, в Заволжье ставились деревянные "срубцы", а на Севере и Обонежье, до самых берегов Белого моря, - столбики-голубцы, то Русь Московская создала тип белокаменной плиты, украшенной резным узором.

История возникновения плит и эволюция их орнаментики еще нуждаются в уточнении и прояснении, так как мнения ученых до недавнего времени были различны.

Так, А. А. Спицын и И. А. Шляпкин считали, что надгробные плиты, как определенный тип, появляются в конце XIV столетия. Шляпкин, ссылаясь на известную тогда в Ярославской губернии (в Даниловском уезде, в селе Новое Полево) плиту князя Фоминского 1341 г., тут же оговаривается, что, возможно, сама-то плита более позднего происхождения. А. А. Спицын же считал первой плитой так называемую "плиту Степана" из Тверского музея, которую он датировал XIV в. Но это не плита в обычном понимании, а просто камень неровной формы с вавилоном и именем Степана. Рязанскую же гробницу они оба либо не знали, либо почему-то не приняли в расчет (См.: И. А. Шляпкин, указ. соч., стр. 9; А. А. Спицын, указ. соч. То обстоятельство, что Спицын и Шляпкин не упоминают вовсе рязанскую плиту 1237 г., может сначала показаться странным,- учитывая тщательность отбора ими материалов, его систематизацию и основательность научных выводов, до сих пор сохраняющих свое основополагающее значение. Но дело, видимо, объясняется тем, что для них этот памятник являлся не плитой, а крышкой саркофага, рассмотрение которого не входило в круг исследуемых ими памятников. Но и их умолчание весьма полезно для наших выводов; сходясь на том, что плиты, как надгробия, появляются в XIV в., оба названных ученых как бы определяют "нижнюю" дату отсчета для возникновения типа плиты. Рязанская плита пока еще - крышка гробницы. Она исполняет эту свою функцию и еще не "поднялась" на поверхность и не превратилась в надгробный знак. Это косвенно уже подтверждает ее древность: она раньше известных московских плит XV в. Об этом же свидетельствует и то, что она тонкая, что, как известно, характерно для самых ранних из числа известных датированных памятников. Эволюция формы таких плит, возможно, и идет от крышки саркофага, становящейся затем надгробной плитой. Поэтому тонкая вначале, она в дальнейшем становится все толще, возвышаясь над землей и обретая архитектурные функции, затем почти повторяет объем саркофага во второй половине XVII в).

В. Б. Гиршберг и Т. В. Николаева в своих исследованиях и публикациях, посвященных мемориальным памятникам Москвы и Подмосковья, в частности Троице-Сергиевой лавры, до последнего времени приводили, как самые ранние, орнаментированные плиты только последнего десятилетия XV в. (См.: В. Б. Гиршберг, Материалы для свода надписей на каменных плитах Москвы и Подмосковья ХIV-XVIIвв., ч. I. Надписи XIV-XVI вв. - "Нумизматика и эпиграфика", вып. I, 1960; ч. II. Надписи первой половины XVII в. - "Нумизматика и эпиграфика", вып. III, 1962; Т. В. Николаева, Новые надписи на каменных плитах XV-XVII вв. из Троице-Сергиевской лавры. - "Нумизматика и эпиграфика", вып. VI, 1966; "Загорский Государственный историко-художественный музей-заповедник. Путеводитель", М., 1968, стр. 29-32).

Таким образом, казалось бы, образовался огромный временной разрыв между публикуемой здесь рязанской плитой 1237 г. и самыми ранними московскими плитами конца XV в.

В самые последние годы, однако, появились публикации чрезвычайно важных находок в Московском Кремле при раскопках, производимых во время ремонта Успенского собора (См.: Я. С. Шеляпина, Надгробия XIII-XIV вв. из раскопок в Московском Кремле. - Журн. "Советская археология", 1971, № 3, стр. 284-289). Было обнаружено несколько белокаменных плит конца XIII в. и начала XIV в., видимо, находившихся на древнем кладбище возле первого Успенского собора 1326 г.

Датировка их производилась по стратиграфии, так как никаких надписей на них обнаружено не было (естественно поэтому предположить, что обычай нанесения надписей сложился позже). Орнаментация плит состоит из треугольного узора по краям доски и круглых солярных знаков-розеток, причем в отдельных случаях количество розеток доходит до шести на одной плите, что является свидетельством ее раннего происхождения, когда еще не сложилась строгая система орнамента. Дальнейшие находки в Успенском соборе надгробий митрополитов Киприана 1406 г. и Фотия 1431 г. (См.: Я. С. Шеляпина, Надгробия митрополитов Киприана и Фотия в Успенском соборе Московского Кремля. - Журн. "Советская археология", 1973, № 4, стр. 227-235) с уже почти полностью сложившейся системой орнамента плит, характерного для XV столетия, подтвердили исконность этого типа художественного оформления московских надгробий и связали их с предполагаемыми нами традициями, идущими от рязанской плиты 1237 г. Таким образом, наша гипотеза получила свое подтверждение: эти новые находки восполняют недостающие звенья между рязанской плитой и московскими плитами конца XV в. и создают довольно стройную картину общей эволюции орнамента этой формы памятника.

Можно с уверенностью констатировать, что, видимо, почти с основания Москвы до первой половины XVII в. для Москвы и Подмосковья в качестве надгробных памятников были характерны белокаменные прямоугольные или слегка трапециевидные плиты, положенные горизонтально на месте погребения. Как правило, плиты эти с конца XV в. несут на себе и надпись и орнамент. Есть и отступления от этого правила, когда на плите имеется только надпись либо только орнамент. Поскольку надпись, по традиции, выработавшейся, видимо, тоже на московской почве, начиналась с даты смерти погребенного, московские плиты этого времени, в отличие от каменных крестов Новгорода и Пскова или киевских саркофагов, можно уверенно датировать. Но если надпись с датой почему-либо не сохранилась, то сам орнамент, его начертание и характер тоже могут служить датирующим материалом.

В. Б. Гиршберг в упоминавшемся труде пишет, что еще полвека тому назад В. Н. Щепкин предложил классификацию надгробий по типам узора лицевой стороны; А. В. Арциховский поддержал эту мысль, сделав вывод, что даже обломки плит без надписей уже одним характером своей резьбы могут служить хронологическим указателем.

Орнамент плит, состоящий из ряда мелких треугольников, резанных вглубь доски, В. Н. Щепкин называл "геометрическим", А. В. Арциховский - "треугольчатым". В нашей литературе его называют также "трехгранно-выемчатым" или "треугольно-выемчатым". Характер этой резьбы, по-видимому, происходит от резьбы по дереву и камню, искони известной на Руси. Достаточно вспомнить узоры на барабанах и апсидах средневековых храмов Пскова и Новгорода.

Одним из излюбленных древнейших мотивов резьбы по дереву был диск или круг (а также полукружие) с "лучами", идущими из центра. Налицо несомненность связи этого мотива со знаком солнца, что указывает на его действительно древнее происхождение, уходящее своими корнями во времена дохристианской Руси и отражающее какие-то верования, возможно, связанные с культом солнечного божества Ярилы. Об этом писали многие исследователи русского народного искусства (См.: А. А. Бобринский, Народные русские деревянные изделия, вып. I, II, IV, V, VII, VIII, X; Т.В.Николаева, О некоторых надгробиях XV-XVII вв. Загорского музея-заповедника. - Журн. "Советская археология", 1958, № 3, стр. 170-179. Автор последней статьи справедливо сравнивает солярные знаки на надгробных плитах с такими же знаками, встречающимися на донцах и прялках, в частности на ярославской прялке XIX в. из Загорского Государственного историко-художественного музея-заповедника, где полукружия солнца с обеих сторон даны не только тем же треугольчатым орнаментом, но на них изображены "личины", то есть контуры лица), отмечая устойчивость этих мотивов, доживших до XX в. Солярный знак встречается на вальках, прялках, донцах, гребнях, карнизах, причелинах, входит в узоры, покрывающие старинную домашнюю утварь, скамьи, сундуки, лари, столики-коники и другие предметы деревенского обихода.

Композиция орнамента московских плит XV в. строилась по установленному порядку: по всем четырем краям плоскости доски шли в два ряда врезанные треугольнички, образуя рамку лицевой стороны плиты. Четкость и красота этих "строчек" определялась тем, что резчик ставил точные, одинаковые треугольнички вершинами навстречу друг другу, но в шахматном порядке, благодаря чему образовывались красивые зигзаги ("городочки"). Такая двойная строчка узора называлась "волчий зуб". Примерно на трети расстояния от изголовья доски от боковых ее рамок отходили навстречу друг другу, легко и изящно закругляясь и отклоняясь одновременно вниз, другие две "строчки", тоже составленные из двойных рядов треугольничков. На месте их встречи они стягивались (отсюда их называют "тяги") как бы узлом или клеймом - солярным знаком. Вниз из клейма выходила уже только одна тяга из двух рядов треугольничков, упираясь в нижнюю часть рамы. А из верхней рамы в изголовье, словно отраженное в воде заходящее солнце (обычно наполовину обращенное своим закруглением вниз), выходило еще одно клеймо. Иногда оно изображалось в виде полного круга.

Орнамент в клеймах состоял из врезанных, концентрически расположенных лучеобразных треугольничков.

Расположение клейм рамы и тяг было в древних плитах конца XV-начала XVI в. подчинено определенной системе. Будучи давно утраченным, смысл этой системы сегодня может быть восстановлен в виде нашей гипотезы.

Если вспомнить, что в самой форме гроба - от египетских саркофагов до антропоидных западных и русских средневековых гробниц с "плечами" и полукруглым выступом в изголовье - отразились конструктивно обусловленные формы лежащего на спине человеческого тела, то естественно предположить, что система декора надгробной плиты схематически воспроизводила погребальный убор, надеваемый, как последний обряд, на умершего. Ибо верхнее клеймо занимает место головы, тяги спускаются с плеч словно воротниковые узоры, скрепляясь клеймом-пряжкой на поясе, а нижняя тяга, подобно центральной расшитой полосе-застежке, сбегает к ногам. Конечно, это воссоединение реальных и умозрительных моментов было долгим процессом, доля абстрагирования - весьма значительной, и все же подобное предположение вряд ли исключено (Эта мысль была частично подсказана автору А. Н. Свириным. Примечательно, что независимо от этого археолог Государственных музеев Московского Кремля Н. С. Шеляпина также высказывала эту мысль в вышеупомянутых статьях). Естественно также, что предлагаемое толкование лишь схематически обобщает тип декора в целом и что каждый отдельный памятник в то же время являет индивидуальное решение этой схемы.

Плита 'раба Григорея', 1531. Москва, Гос. Исторический музей

В опубликованной Т. В. Николаевой плите архиепископа Сергия (1484-1495 гг.) (См.: Т. В. Николаева, Надгробие новгородского архиепископа Сергия. - Журн. "Советская археология", 1965, № 3, стр. 266 - 269. Две даты, которые приводит для этой плиты Т. В. Николаева, объясняются тем, что, как ей удалось установить, плиту для себя перед отъездом в Новгород архиепископ Сергий заказал сам, что вообще было в обычае монашеской среды тех лет. См. также: Т. В. Николаева, Новые надписи на каменных плитах XV-XVII вв. из Троице-Сергиевской лавры. - "Нумизматика и эпиграфика", вып. VI, М., 1966, стр. 208-212; ее же, О некоторых надгробиях XV-XVII вв. Загорского музея-заповедника. - Журн. "Советская археология", 1958, № З.стр. 170-179. Эти памятники рассматриваются и в первой части упомянутого труда В. Б. Гиршберга) оба клейма представляют собой еще полный круг (признак раннего происхождения плиты), но орнамент треугольничков состоит из двух концентрических окружностей, внутри которых вместо лучеобразной композиции дана сетка, или решетка из мелких треугольничков. Это тоже типично для наиболее ранних известных решений. Кроме того, верхняя, головная часть данной плиты до начала тяг имеет еще у рамки третий ряд треугольничков, а углы верхней части и образуемые спускающимися тягами тоже как бы стянуты четырьмя двойными дугами из тех же треугольничков. Получается довольно целостное решение плоскости плиты, способное дать представление о незаурядном вкусе, верном глазе и понимании красоты пропорций у безымянного резчика.

В. Б. Гиршберг и Т. В. Николаева отмечали, что плиты в мастерских готовились резчиками впрок и лишь после приобретения ее другой мастер-писец наносил текст. Писец бывал иногда не очень квалифицированным. На плите архиепископа Сергия, например, строчки идут криво, огибая верхнее клеймо, нижние из них сделаны небрежно, наспех. Часты случаи, когда текст не уложен в отведенное для него место, "налезает" на орнамент, подчеркивая тем самым, что писец не понимал, что композиция плиты, подобно плоскости книжного листа, задумывалась как единое целое, где текст и орнамент, взаимно предполагая друг друга, должны как бы оттенять роль каждого из них. В лучших же плитах надпись, составленная грамотно, красивым шрифтом, подчеркивает целостное решение всей композиции. Своеобразие этих плит состоит в том, что, подчиняясь в своей орнаментации определенной системе размещения декора и текста, они в то же время остаются произведениями уникальными, ибо в чем-нибудь обязательно различаются между собой.

Хочется назвать здесь несколько памятников XVI в. из коллекций музеев Москвы и Загорска, отмеченных высоким качеством резьбы, хорошим композиционным вкусом и вдобавок более или менее сохранившихся. Во-первых - верхнюю часть плиты 1508 г. с могилы В. Б. Горбатого из рода князей Шуйских, опубликованную Т. В. Николаевой среди коллекций Загорского государственного историко-художественного музея-заповедника (См.: Т. В. Николаева, Новые находки на территории Загорского музея-заповедника.- Журн. "Советская археология", 1957, № 1, стр. 251-255 с илл). Плита эта имеет индивидуальные отличия - мелкие "строчки" треугольничков в ее верхней части идут в четыре ряда, расположение деталей орнамента выполнено вполне профессиональной рукой, чего нельзя сказать об исполнителе текста.

Очень хорошо скомпонованы треугольчатый изящный орнамент и текст на маленькой плите 1531 г. некоего "раба божия Григорея" из Государственного Исторического музея. Плита была опубликована еще В. Н. Щепкиным в 1907 г. (См.: В.Н. Щепкин, Отчет Исторического музея за 1906 год, М., 1907, стр. 77; В. Б. Гиршберг, Материалы для свода надписей на каменных плитах Москвы и Подмосковья XIV-XVII вв., ч. I. Надписи XIV-XVI вв. - "Нумизматика и эпиграфика", вып. I, M., 1960).

Анализ дошедших до нашего времени плит позволяет сделать вывод об известной эволюции этого типа орнамента на протяжении XV - начала XVIII в., после чего орнамент этот исчезает, уступая место другим архитектурно-пластическим решениям. Сама же горизонтальная плита остается до сего дня, она варьируется в размерах и материале, несет на себе надписи и рельефы, хотя уже не является единственной формой надгробного памятника.

Плита с солярными знаками. Фрагмент, 1538/39. Рязань, Городской краеведческий музей

Уделяющий большое внимание вопросу эволюции форм этого вида памятников В. Б. Гиршберг считает, что самые мелкие треугольники, одинаковые во всех деталях орнамента, - признак наиболее древних плит. Эта его мысль подтверждается и последними находками в Московском Кремле.

Внутренняя рамка в верхней части плиты, образующая третий ряд мелкого узора, наблюдается до 1530-х гг., после чего появляются уже более крупные треугольники и более глубокая врезка. Около середины XVI в. наряду с вариантами, сохраняющими треугольчатый орнамент, появляются плиты, где рама уже украшается жгутовым орнаментом, который состоит из сплетения двух жгутов, а каждый жгут - как бы из трех нитей (См.: В. Б. Гиршберг, Материалы для свода надписей на каменных плитах Москвы и Подмосковья XIV-XVII вв., ч. II. Надписи 1-й пол. XVII в. - "Нумизматика и эпиграфика", вып. III, стр. 212-215). Порой этот мотив соединяется с прежним, треугольчатым, сохраняя ту же систему распределения декора на плоскости доски в целом. Но уже с начала XVII в. и в течение всей его первой половины господствует целиком орнамент из жгута, теперь перешедшего и на тяги и в клейма. Текст увеличивается, указывая теперь не только дату смерти и имя, но и кто был умерший, а также в день памяти какого святого человек скончался. Грамотность текста делается более уверенной, каллиграфия также улучшается, что тоже является определенным знаком времени. В силу того, что текст увеличивается в объеме, тяги, уступая ему место, спускаются все ниже к подножию доски; соответственно понижается и клеймо. Все это сильно меняет пропорции декора; порой он становится просто неуклюжим и тяжеловесным. Иногда тяги и нижнее клеймо исчезают вовсе и остаются только верхнее клеймо (или полуклеймо) да рама по краю плиты. Сама доска становится толще.

Но среди этих памятников также имеются первоклассные образцы. При раскопках в Георгиевском переулке в Москве были обнаружены плиты середины XVII в., среди них плита 1654 г. с погребения Марфы Головиной (См.: В. Б. Гиршберг, Надписи из Георгиевского монастыря. - В кн. "Археологические памятники Москвы и Подмосковья", М., 1954, стр. 106-128 с илл). Со жгутовым орнаментом на раме и с орнаментом "птичкой" на тягах и в нижнем клейме, хороших пропорций, она была выполнена вполне профессионально. Исследовавший эти плиты В. Б. Гиршберг называет в упоминавшейся работе (ч. II) имена "резцов каменных дел" в Москве XVII в. Это - "вдовый поп Ждан Аврамьев, Роман Иванов, Василий Наумов, Иван Неверов и Федор Тарасов", которые были награждены за то, что украшали резьбой, золотили и расписывали "лазоревыми красками" гробницы царицы Марьи Владимировны (первой жены Михаила Федоровича Романова, умершей в 1625 г.), патриархов Филарета и Иосифа I, царя Василия Шуйского.

Названные мастера, конечно, были не единственные. В каждом крупном монастыре были свои мастерские камнерезного дела.